Книга избранная читать онлайн. Книга избранная читать онлайн Вероника рот трилогия дивергент читать онлайн

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Вероника Рот
«Дивергент»

Моей матери, благодаря которой на свет появилась сцена, когда Беатрис понимает, насколько сильна ее мать, и задается вопросом, как она не замечала этого так долго

Команда перевода

Перевод : Марина Самойлова, Аня Гордон, Ника Аккалаева, Андрей Кочешков, Аліса Зубко, Любовь Голованова, Галина Воробьева, Даша Немирич, Екатерина Воробьева, Юта Дягилева, Карина Абакова, Даша Ильенко, Екатерина Забродина, Катя Мерещук, Дарья Титова

Редактура : Марина Самойлова

Бета-вычитка : Denny Jaeger, Лина Алехнович

Перевод и редактура сделаны специально для группы

http://vkontakte.ru/thedivergenttrilogy

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В моем доме всего лишь одно зеркало. Оно висит в прихожей наверху за отдвижной панелью. Наша фракция позволяет мне стоять перед ним каждое второе число третьего месяца, в этот день мама подстригает меня.

Я сижу на табуретке, а мама стоит рядом и выравнивает мои волосы. Пряди падают на пол тусклым светлым кольцом.

Закончив, мама собирает мои волосы и закручивает их в узел. Я отмечаю, как спокойно и сосредоточено она выглядит. Моя мама хорошо обучена искусству погружения в себя. Чего я не могу сказать о себе.

Я украдкой рассматриваю свое отражение, когда она не замечает этого – не из-за тщеславия, а ради банального любопытства. Ведь, многое может произойти с твоей внешностью за три месяца. В отражении можно увидеть узкое лицо, широкие круглые глаза и длинный тонкий нос – я все еще похожа на маленькую девочку, хотя несколько месяцев назад мне исполнилось шестнадцать. Другие фракции празднуют дни рождения, но мы этого не делаем. Это было бы уж слишком.

– Ну, вот, – говорит она, закрепляя узел на месте. Ее глаза ловят мой взгляд в зеркале. И вот уже слишком поздно, чтобы отвести глаза, но вместо того, чтобы отчитать меня, она улыбается нашему отражению. Я немного хмурюсь. Почему она не сердиться на меня за то, что я уставилась на себя?

– Итак, сегодня тот самый день, – говорит она.

– Да, – отвечаю я.

– Волнуешься?

Я ловлю свой взгляд в отражении. Сегодня день теста на способности, который покажет, к какой из пяти фракций у меня есть предрасположенность. Завтра на Церемонии Выбора предстоит принять непростое решение. Я наконец-то определюсь, чему посвящу всю оставшуюся жизнь; буду со своей семьей или оставлю их.

– Нет, – говорю я. – Тесты не должны изменить наш выбор.

– Верно. – Она улыбается. – Вставай, пойдем завтракать.

– Спасибо за то, что подстригла меня.

Мама целует меня в щеку и задвигает панель над зеркалом. Я думаю, что ее считали бы красавицей в другом мире. Она очень стройная под этой серой одеждой. У нее высокие скулы и длинные ресницы, и когда она расплетает волосы на ночь, они спускаются волнами по ее плечам. Но это нельзя демонстрировать во фракции Отречение.

Мы вместе идем на кухню. Этим утром брат готовит завтрак, отец читает газету и его рука скользит по моим волосам, мама напевает, убирая со стола, – все это происходит именно сегодняшним утром, когда я чувствую себя такой виноватой, потому что хочу оставить их.

Автобус насквозь провонял выхлопными газами. Каждый раз, когда он проезжает по неровной дороге, меня шатает из стороны в сторону, даже притом, что я вцепилась в сиденье, чтобы хоть как-то удержатся.

Мой старший брат Калеб стоит в проходе, держась за верхние поручни, и пытается сохранить равновесие. Мы совсем не похожи друг на друга. У него темные волосы и крючковатый нос как у отца, от матери ему достались зеленые глаза и ямочки на щеках. Когда он был моложе, это выглядело странно, но теперь эти черты как никогда подходят ему. Если бы Калеб не был в Отречении, я уверена, что девочки в школе глаз бы не смогли от него оторвать.

От мамы он также унаследовал талант к самоотверженности. Брат, долго не раздумывая, уступил свое место в автобусе хмурому человеку из фракции Искренность.

Мужчина был одет в черный костюм с белым галстуком – стандартная униформа этой фракции. Ее последователи высоко ценят честность и все делят на черное и белое, поэтому одеваются они именно так.

Проезды между зданиями сужаются, и дороги становятся ровнее, когда мы подъезжаем к сердцу города. На горизонте из тумана появляется черный столб – это здание, которое раньше носило имя Сирс Тауэр, сейчас его называют Центр. Автобус переезжает железнодорожные рельсы. Я ни разу не была на поездах, несмотря на то, что они повсюду. Только Бесстрашные разъезжают на них.

Пять лет назад добровольцы-строители из фракции Отречение повторно проложили некоторые дороги. Они начали с центра города и провели пути за его пределами, до тех пор, пока материалы не закончились. Дороги там, где живу я, все еще разбиты и наспех залатаны, передвигаться по ним небезопасно. Хотя нам все равно, машины-то у нас нет.

Калеб выглядит спокойно, хотя автобус постоянно качает и трясет. Серая одежда выпадает из его рук, так как он пытается удержать равновесие. Я уверена, его глаза постоянно рассматривают кого-то, он наблюдает за людьми вокруг нас – стремится видеть только их, забывая о себе. Искренность гордится своей честностью, а наша фракция – Отречение – ценит самоотверженность.

Вот и остановка перед школой, и я встаю, пробежав мимо члена фракции Искренность. Схватившись за руку Калеба, я понимаю, что споткнулась об ботинки этого человека. Мои слаксы слишком длинные, хотя и грациозной меня тоже не назовешь.

Здание Верхних Уровней является старейшим из трех школ в городе: Низшие Уровни, Средние Уровни и Верхние Уровни. Как и все сооружения вокруг него, оно из стекла и стали. Перед ним стоит большая металлическая статуя Бесстрашного, возвышающаяся над школой, дабы мы имели смелость подниматься все выше и выше. В прошлом году можно было наблюдать, как один из таких храбрецов упал и сломал ногу. Я была той, кто побежал, чтобы позвать медсестру.

– Сегодня проверяют способности, – говорю я.

Калеб на самом деле старше меня на год, но, тем не менее, он учится со мной в одной параллели.

Брат кивает, и мы проходим через парадные двери. Я напрягаюсь, когда мы заходим. В атмосфере чувствуется голод, каждый шестнадцатилетний пытается съесть столько, сколько он мог проглотить за всю свою жизнь до этого момента. Вероятно, что мы не пройдем этим залом после Церемонии Выбора – после этого новые фракции несут ответственность за окончание нашего образования.

Сегодня занятия сократили на половину, таким образом, мы сможем все пойти на тесты, которые будут после обеда. Мое сердце ускоряется.

– Кажется, ты совсем не беспокоишься насчет того, что они скажут? спрашиваю я Калеба.

Мы останавливаемся в прихожей, где разойдемся по разным путям: мой брат пойдет на урок углубленной математики, а я – на историю фракций.

Он приподнимает бровь и спрашивает:

Я могла бы сказать ему, что в течение многих недель не переставала думать о том, на что укажет мне тест способностей: Отречение, Искренность, Эрудиция, Дружелюбие или Бесстрашие?

Вместо этого я улыбаюсь и говорю:

– Вообще-то нет.

Он улыбнулся в ответ.

– Ладно… тогда хорошего дня.

Я иду к своему кабинету, закусывая нижнюю губу. Он так и не ответил на мой вопрос.

Коридоры очень узкие, хотя свет, проникающий через окна, создает иллюзию пространства; эти проходы – одно из нескольких мест, где фракции смешиваются в нашем возрасте. Сегодня толпа как никогда оживлена в этот последний день помешательства.

Девушка с длинными вьющимися волосами машет своему другу вдалеке и кричит «привет» почти мне в ухо. Рукав ее куртки ударяет меня по щеке. Внезапно парень из фракции Эрудиция в синем свитере пихает меня. Я теряю равновесие и падаю, больно ударившись об пол.

– Проваливай, Стифф1
Стифф (от англ. Stiff – жесткий, тугой, негибкий, неуклюжий, педант) – «обидное» прозвище, которым называют Беатрис и других членов фракции Отречение (здесь и далее примечание редактора)

. – Он буквально сметает меня, и продолжает спускаться по коридору.

Мои щеки горят. Я встаю и отряхиваюсь. Несколько человек остановились и заметили мое падение, но ни один из них не предложил помощь. Они следят за мной с другого конца коридора. Такое происходит и с другими членами моей фракции уже в течение многих месяцев. Эрудиция опубликовывала обличительные статьи об Отречении, и это начало сказываться на отношениях в школе. Серая одежда, простая прическа и скромное поведение моей фракции, как предполагается, должны облегчать мое существование и делать меня незаметной, так удобно всем. Но теперь все изменилось, они сделали нас мишенью.

Я остановилась у окна в Крыле E и жду Бесстрашных, которые скоро приедут. Я делаю это каждое утро. Точно в семь часов двадцать пять минут Бесстрашные демонстрируют свою храбрость, спрыгивая с движущегося поезда.

Мой отец называет Бесстрашных «хулиганами». Они все в пирсинге, татуировках и одеваются только в черное. Их основная цель в том, чтобы охранять забор, который окружает наш город. Зачем? Я не знаю.

Они пугают меня. Я должна быть удивлена, какая же в этом храбрость – которую они называют достоинством? Какое значение имеет металлическое кольцо в вашей ноздре? Вместо этого мои глаза цепляются за них везде, где бы они ни проходили.

Рев гудка, звук, отскакивающий от моей груди. Свет, падающий на дорогу, мигает, и поезд несется прочь мимо школы, скрипя рельсами. В последний момент несколько машин едва успевают проскочить, поток бегущих молодых людей в темной одежде отталкивается от движущихся автомобилей, некоторые приседают и крутятся, другие, делают несколько шагов прежде, чем окончательно вернут себе равновесие. Один из парней обхвативший девочку за плечи, смеется.

Наблюдать за ними глупо. Я отворачиваюсь от окна и шагаю сквозь толпу в класс истории фракции.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тест начинается после обеда. Мы сидим за длинными столами в кафетерии, и распорядители называют десять имен за раз, по одному для каждой тестовой комнаты. Я сижу рядом с Калебом, напротив нашей соседки Сьюзен.

Отец Сьюзен должен ездить по всему городу по работе, так что, у него есть автомобиль, и он подвозит ее с братом в школу и забирает оттуда каждый день. Он предлагал подвозить и нас, но, как сказал Калеб, мы предпочитаем выходить из дома позже и не хотели бы причинять неудобства.

Конечно же, не хотели бы.

Распорядители, в основном, – добровольцы из фракции Отречение, хотя есть один Эрудит в комнате и еще один Бесстрашный в другой для тестирования нас, Отреченных, потому что правила гласят, что нас не могут тестировать люди из наших собственных фракций. В правилах также написано, что мы не можем готовиться к тестам в любой форме, так что, я не знаю, чего стоит ожидать.

Мой взгляд переходит от Сьюзен к столам Бесстрашных на той стороне комнаты. Они смеются, кричат и играют в карты. За другой группой столов болтают Эрудиты, сидя над книгами и газетами из-за своего постоянного стремления к знаниям.

Группа девушек из фракции Дружелюбия в желтой и красной одежде сидят в кругу на полу кафетерия, играя в какую-то игру, хлопая руками и напевая при этом ритмичную песню. Каждую пару минут я слышу общий хохот, когда одна из них выбывает и, впоследствии, обязана сидеть в центре круга. За столом рядом с девушками парни из Искренности широко размахивают руками. Они, должно быть, спорят о чем-то, но вряд ли серьезно, так как некоторые из них улыбаются.

За столом Отреченных все молча ждут. Традиции нашей фракции диктуют бездействующее поведение и вытесняют собой наши личные предпочтения. Я сомневаюсь, что Эрудиты всегда желают учиться, или что каждому Искреннему нравится оживленные дискуссии, но они могут бросать вызов устоям их фракции не больше, чем я.

Калеба вызывают в следующей группе. Он уверенно направляется к выходу. Я не должна желать ему удачи или уверять его не нервничать. Он знает, к какой фракции принадлежит и, насколько знаю я, он всегда был в курсе. Мое первое воспоминание о нем – это время, когда нам было по четыре года. Он отругал меня за то, что я не хотела давать свою скакалку маленькой девочке с детской площадки, у которой не с чем было играть. Он больше не отчитывает меня, но я запомнила его взгляд, полный негодования.

Я пыталась объяснить ему, что мои инстинкты отличаются от его (мне даже в голову не приходило уступить место в автобусе Искреннему), но он не понимает. «Просто делай то, что должна», – говорит он всегда. Это так просто для него. Это должно быть просто и для меня.

У меня скрутило живот. Я закрываю глаза и открываю их только через десять минут, когда Калеб садится рядом.

Брат бледный, как штукатурка. Он водит ладонями по штанам, как делаю и я, когда хочу стереть с них пот, затем он поднимает руки: его пальцы дрожат. Я открываю рот, чтобы задать вопрос, но язык не поворачивается: мне нельзя спрашивать его о результатах, так же как ему нельзя о них говорить.

Доброволец из фракции Отреченных называет следующую партию имен. Двое Бесстрашных, двое Эрудитов, двое Дружелюбных, двое Искренних, и вот оно:

– Из Самоотверженных: Сьюзен Блэк и Беатрис Приор.

Я встаю, потому что должна, но если бы все зависело от меня, я бы осталась сидеть все оставшееся время. Я чувствую, что у меня в груди словно образовался пузырь, который все растет и растет, угрожая разорвать меня на части изнутри. Я следую за Сьюзен к выходу. Люди, мимо которых я прошла, вряд ли смогли бы нас различить. Мы носим одинаковую одежду, и у нас одинаковые прически, светлые волосы. Разница лишь в том, что Сьюзен не тошнит, и, судя по всему, ее руки не дрожат так сильно, чтобы их пришлось успокаивать, хватаясь за подол платья.

За стенами кафетерия нас ожидают десять комнат, расположенных в один ряд. Я никогда не бывала ни в одной из них, так как они используются только для тестов на способности. В отличие от других школьных комнат, эти отделены не стеклом, а зеркалами. Я вижу себя, бледную и напуганную, идущую к одной из дверей. Сьюзен нервно ухмыляется мне, заходя в комнату под номером пять, а я захожу в шестую, где меня уже ждет Бесстрашная женщина.

Ее взгляд не такой строгий, как у молодых Бесстрашных, которых я видела раньше. У нее маленькие, темные и узкие глаза, а одета она в черную спортивную куртку мужского покроя и джинсы. Только когда она поворачивается, чтобы закрыть дверь, я вижу на задней части ее шеи татуировку в виде черно-белого сокола с красным глазом. Если бы я не чувствовала себя так, словно сердце ушло в пятки, я бы спросила, что обозначает эта татуировка. Она должна была что-то символизировать.

Зеркала покрывают внутренние стены комнаты. Я вижу свое отражение со всех сторон: серая ткань, затемняющая очертание моей спины, моя длинная шея, мои покрасневшие пальцы рук. Потолок светится белым светом. В центре комнаты стоит откидной стул, как в кабинете стоматолога, с каким-то механическим устройством рядом с ним. Это выглядит как место, где происходят ужасные вещи.

– Не волнуйся, – говорит женщина, – это не больно.

Ее волосы черные и прямые, но на свету я замечаю, что они с проседью.

– Усаживайся поудобнее, – продолжает она. – Меня зовут Тори.

Я неуклюже сажусь в кресло и откидываюсь, положив голову на подголовник. Свет режет глаза. Тори занимается аппаратом справа от меня. Я пытаюсь сфокусировать взгляд на ней, а не на проводах в ее руке.

– Почему сокол? – вырывается у меня, в то время как она прикрепляет электрод к моему лбу.

– Никогда не встречала любопытных Отреченных прежде, – произносит она, приподнимая брови.

Я дрожу, и мурашки появляются на руках. Мое любопытство – ошибка, предательство ценностей Отречения.

Слегка напевая, она присоединяет еще один электрод к моему лбу и объясняет:

– В некоторых частях древнего мира сокол символизировал солнце. Когда я ее делала, представляла, что если буду иметь в себе солнце, то не буду бояться темноты.

Я пытаюсь удержаться и не задавать больше вопросов, но ничего не могу с собой поделать.

– Вы боитесь темноты?

– Боялась, – поправляет она. Следующий электрод она присоединяет к своему собственному лбу и прикрепляет к нему провод. Она пожимает плечами. – Сейчас эта татуировка напоминает мне о страхе, который я преодолела.

Она становится позади меня. Я сжимаю подлокотники так сильно, что пальцы перестают быть красными. Она подтягивает к себе провода и подсоединяет их ко мне, к себе и к аппарату за ее спиной. Затем она протягивает мне флакон с прозрачной жидкостью.

– Выпей, – произносит она.

– Что это? – В горле чувствуется припухлость. Я с трудом сглатываю. – Что произойдет?

– Не могу сказать. Просто доверься мне.

Я делаю выдох и опрокидываю содержимое флакона в рот. Мои глаза закрываются.

Когда я открываю их снова, момент упущен, а я нахожусь уже в другом месте. Я стою в школьном кафетерии, за длинными столами никого нет, и сквозь стеклянные стены я вижу, что идет снег. На столе напротив меня находятся две корзины. В одной лежит кусок сыра, в другой нож длиной с мое предплечье.

– Выбирай.

– Зачем? – спрашиваю я.

– Выбирай, – повторяет она.

Я оглядываюсь через плечо, но позади никого нет. Я снова оборачиваюсь к корзинам. – И что мне с этим делать?

– Выбирай! – кричит она.

– Ну, будь по-твоему, – говорит она.

Корзины исчезают. Я слышу скрип двери и оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это. И вижу: собака с поднятым носом стоит в нескольких метрах от меня. Она пригибается к земле и ползет в мою сторону, обнажив свои белые клыки. Из глубины ее горла раздается рычание, и я понимаю, что сыр сейчас пришелся бы кстати. Ну, или нож. Но сейчас уже поздно.

Я раздумываю над тем, чтобы бежать, но собака, скорее всего, быстрее меня. Но и оставаться я не могу. Мой разум загнан в тупик. Я должна принять решение. Если я смогу перепрыгнуть через один из столов и использовать его как щит… Нет, я не слишком высокая для прыжков через стол, и недостаточно сильная, чтобы опрокинуть его.

Собака рычит, и я почти чувствую, как этот звук вибрирует в моей голове.

В учебнике по биологии говорилось, что собаки могут учуять страх из-за особого секрета, выделяемого железами человека в состоянии принуждения, схожего с тем, что появляется у их добычи. Запах страха заставляет их нападать. Собака уже близко, когтями она царапает пол.

Я не могу бежать. Я не могу сражаться. Вместо этого я могу лишь вдыхать неприятный запах из собачьей пасти и стараться не думать, что она только что съела. В ее глазах ни капли света, лишь черный блеск.

Что еще я знаю о собаках? Не стоит смотреть им в глаза. Это признак агрессии. Я вспоминаю, что просила отца о собаке, когда была помладше, но сейчас, уставившись на землю перед ее лапами, не могу вспомнить, почему. Все еще рыча, она приближается. Если пялиться в ее глаза – это признак агрессии, то что же является признаком подчинения?

Мои вдохи громкие, но ровные. Я опускаюсь на колени. Стоять перед собакой на коленях на уровне ее зубов – последняя вещь, которую я хотела бы сейчас делать, но это лучшая идея, которая пришла мне в голову. Я растягиваю ноги и опираюсь на локти. Собака приближается все ближе и ближе, до тех пор, пока я не чувствую ее теплое дыхание на своем лице. Мои руки трясутся.

Она лает мне в ухо, и я сжимаю зубы, чтобы не закричать.

Что-то грубое и влажное касается моей щеки. Собака прекращает рычать, и я поднимаю голову, чтобы взглянуть на нее снова, она пыхтит. Она лизнула меня в лицо. Я хмурюсь и сажусь на корточки. Собака опирается лапами на мои колени и облизывает подбородок. Меня передергивает, я стираю слюни со своей кожи и смеюсь.

– Ты не такой уж и страшный зверь, правда?

Я медленно поднимаюсь, чтобы не пугать ее, но кажется, что передо мной уже другое животное, нежели несколько секунд назад. Я осторожно протягиваю свою руку, так что могу отдернуть ее в нужный момент, если понадобится. Собака подталкивает руку головой. Я внезапно радуюсь, что не выбрала нож.

Я моргаю, а когда открываю глаза, вижу девочку в белом платье на другом конце комнаты. Она протягивает обе руки и визжит:

– Щеночек!

Когда она бежит к собаке в мою сторону, я открываю рот чтобы предупредить ее, но уже слишком поздно. Собака оборачивается. Вместо того чтобы ворчать, она лает и рычит, ее мышцы становятся напряженными, как проволока. Подготовка к нападением. Я не думаю, а просто прыгаю на нее сверху, обхватив руками ее толстую шею.

Моя голова ударяется о землю. Собака исчезла, также как и маленькая девочка. Вместо этого я нахожусь одна в тестовой комнате, на этот раз пустой. Я оборачиваюсь кругом, но не вижу себя ни в одном из зеркал. Я толкаю дверь и выхожу в холл, который оказывается вовсе не холлом, а автобусом, в котором заняты все места.

Я стою в проходе, держась за поручень. Рядом со мной сидит мужчина с газетой. Я не могу разглядеть его лица за газетой, но зато вижу его руки. Они покрыты шрамами, словно после ожогов, и сжимают бумагу, будто он хочет смять ее.

– Ты знаешь этого парня? – спрашивает он. Он указывает на изображение на первой странице газеты.

Заголовок гласит: «Жестокий Убийца наконец-то задержан!»

Я смотрю на слово «убийца». Много времени прошло, с тех пор как я видела его в последний раз, но даже его вид внушает мне страх.

На фотографии под заголовком изображен молодой человек с обыкновенным лицом и бородой. Мне кажется, я его знаю, но вспомнить, кто он, не могу. И в то же время я чувствую, что не стоит говорить об этом мужчине.

Плохая идея, нет ОЧЕНЬ плохая идея. Мое сердце бьется молотом в груди, и я сцепляю руки в замок, чтобы они не тряслись и не выдали меня. Если я скажу ему, что знаю парня из статьи, со мной произойдет что-то ужасное. Но я могу убедить его, что не знаю. Я могу прочистить горло и пожать плечами, но это будет похоже на ложь.

Я прочищаю горло.

– Знаешь? – повторяет он.

Я пожимаю плечами.

Меня пробирает дрожь. Мой страх иррационален; это всего лишь тест, все это не по-настоящему.

– Нет, – говорю я обыденным тоном. – Даже не подозреваю, кто это.

Он встает, и я, наконец, вижу его лицо. На нем темные очки, и его рот искривлен в оскал. Его щека испещрена шрамами, также как и руки. Он подносит свое лицо близко к моему. Его дыхание отдает запахом сигарет. Не по-настоящему, напоминаю себе я. Не по-настоящему.

– Ты лжешь, – говорит он. – Ты лжешь!

– Я вижу это по твоим глазам.

Я выпрямляюсь.

– Вы не можете.

– Если ты его знаешь, – говорит он на тон ниже, – то сможешь меня спасти. Ты можешь меня спасти!

Я сужаю глаза.

– Ну, – говорю я, стискивая зубы. – Я не знаю.

Вероника Рот

Дивергент

Моей матери, подарившей мне эпизод, когда Беатрис осознает, насколько сильна ее мать, и недоумевает, отчего не замечала этого так долго

Veronica Roth

DIVERGENT

Published by arrangement with HarperCollins Children’s Books, a division of HarperCollins Publishers Faction symbol art

В моем доме всего одно зеркало. Оно спрятано за подвижной панелью в коридоре наверху. Наша фракция разрешает мне смотреться в него во второй день каждого третьего месяца, – день, когда мама подстригает мне волосы.

Я сижу на стуле, а она стоит за спиной и щелкает ножницами. Пряди падают на пол тусклым светлым кольцом.

Закончив, мама убирает мои волосы назад и стягивает в узел. Я замечаю, какой спокойной она выглядит, насколько она сосредоточенна. Она достигла мастерства в искусстве отрешения. О себе я не могу сказать того же.

Пока она не смотрит, я украдкой бросаю взгляд на свое отражение – не из тщеславия, а из любопытства. За три месяца внешний вид человека может очень сильно измениться. В стекле отражается узкое лицо, большие круглые глаза и длинный тонкий нос – я по-прежнему похожа на ребенка, хотя несколько месяцев назад мне исполнилось шестнадцать. Другие фракции отмечают дни рождения, но не мы. Это было бы потаканием нашим прихотям.

– Готово, – говорит мама, закрепив узел шпильками.

Наши взгляды встречаются в зеркале. Слишком поздно отводить глаза, но, вместо того чтобы отругать меня, мама улыбается нашему отражению. Я чуть хмурюсь. Почему она не выговаривает мне за то, что я смотрю в зеркало?

– Итак, день настал, – произносит она.

– Да, – отвечаю я.

– Ты волнуешься?

Я мгновение смотрю себе в глаза. Сегодня день проверки склонностей, которая покажет, какая из пяти фракций мне подходит. А завтра, на Церемонии выбора, я решу, в какую фракцию вступить; я определю всю свою будущую жизнь; я решу, остаться с семьей или покинуть ее.

– Нет, – говорю я. – Тесты не должны повлиять на наш выбор.

– Правильно, – улыбается мама. – Идем завтракать.

– Спасибо. За то, что подстригла мне волосы.

Она целует меня в щеку и закрывает зеркало панелью.

Мне кажется, мать была бы красивой в другом мире. Под ее серым балахоном – худощавое тело. У нее высокие скулы и длинные ресницы, и, когда она распускает волосы на ночь, они волнами ниспадают на плечи. Но в Альтруизме она должна скрывать свою красоту.

Мы вместе идем на кухню. В такие утра, когда мой брат готовит завтрак, когда рука отца ерошит мне волосы, пока он читает газету, а мать напевает себе под нос, убирая со стола, – в такие утра мне особенно стыдно, что я хочу их покинуть.

В автобусе воняет выхлопными газами. Каждый раз, как он налетает на неровный участок мостовой, меня швыряет из стороны в сторону, хотя я держусь за сиденье обеими руками.

Мой старший брат Калеб стоит в проходе и держится за поручень над головой. Мы с ним не похожи. У него темные волосы и горбатый нос, как у отца, и зеленые глаза и ямочки на щеках, как у матери. Когда он был младше, подобное сочетание черт казалось странным, но теперь оно ему идет. Если бы он не был альтруистом, уверена, в школе на него бы заглядывались.

Он также унаследовал мамин дар к самопожертвованию. Он уступил свое место угрюмому правдолюбу, ни секунды не размышляя.

На правдолюбе черный костюм с белым галстуком – стандартная униформа Правдолюбия. Их фракция ценит честность и видит истину в черно-белом свете, вот почему они так одеваются.

По мере того как мы приближаемся к центру города, промежутки между домами становятся все более узкими, а дороги – ровными. Здание, которое когда-то носило название Сирс-тауэр – мы называем его «Втулкой», – выплывает из тумана, черный столб на горизонте. Автобус проезжает под эстакадой. Я ни разу не ездила на поезде, хотя они не переставали ходить и рельсы проложены повсюду. На поездах ездят только лихачи.

Пять лет назад добровольцы-рабочие из Альтруизма заменили покрытие на некоторых дорогах. Они начали с центра города и шли к окраинам, пока не кончились материалы. Дороги рядом с моим домом по-прежнему потрескавшиеся и неровные, и ездить по ним небезопасно. Впрочем, у нас все равно нет машины.

Пока автобус раскачивается и подпрыгивает на дороге, лицо Калеба остается безмятежным. Он хватается за поручень в поисках равновесия, и рукав серого балахона спадает с его плеча. По непрестанному движению его глаз понятно, что он наблюдает за окружающими – старается видеть только их и забыть о себе. Правдолюбы ценят честность, но наша фракция, Альтруизм, ценит самоотверженность.

Автобус останавливается перед школой, и я встаю и протискиваюсь мимо правдолюба. Перешагивая через ботинки мужчины, я хватаюсь за руку Калеба. У меня слишком длинные брюки, и я никогда не была особенно грациозной.

Здание Верхних ступеней – самое старое из трех городских школ: Нижних ступеней, Средних ступеней и Верхних ступеней. Как и окружающие дома, оно построено из стекла и стали. Перед ним стоит большая металлическая скульптура, на которую лихачи залезают после уроков, подстрекая друг друга забираться все выше и выше. В прошлом году я видела, как одна лихачка упала и сломала ногу. Это я сбегала за медсестрой.

– Сегодня проверка склонностей, – говорю я.

Калеб старше меня меньше чем на год, поэтому мы учимся в одном классе.

Он кивает, когда мы входим в парадную дверь. В тот же миг все мои мышцы напрягаются. Атмосфера пронизана голодом, как будто каждый шестнадцатилетка пытается выжать все возможное из своего последнего дня. Вероятно, после Церемонии выбора нам больше не придется ходить по этим коридорам: как только мы примем решение, нашим образованием займутся наши новые фракции.

Уроки сегодня урезаны вдвое, чтобы мы успели посетить их до проверки склонностей, которая начнется после обеда. Мое сердце уже бьется в ускоренном темпе.

– Тебя ничуть не волнует, что покажет проверка? – спрашиваю я Калеба.

Мы останавливаемся на развилке, откуда он пойдет в одну сторону, на углубленный курс математики, а я – в другую, на историю фракций.

Он вздергивает бровь.

– А тебя?

Я могла бы сказать ему, что много недель переживаю из-за того, что покажет проверка – Альтруизм, Правдолюбие, Эрудицию, Товарищество или Лихость.

Я сижу на стуле, а она стоит за спиной и щелкает ножницами. Пряди падают на пол тусклым светлым кольцом.

– Готово, – говорит мама, закрепив узел шпильками.

– Итак, день настал, – произносит она.

– Да, – отвечаю я.

– Ты волнуешься?

– Нет, – говорю я. – Тесты не должны повлиять на наш выбор.

– Правильно, – улыбается мама. – Идем завтракать.

– Спасибо. За то, что подстригла мне волосы.

Она целует меня в щеку и закрывает зеркало панелью.

– Сегодня проверка склонностей, – говорю я.

Калеб старше меня меньше чем на год, поэтому мы учимся в одном классе.

– Тебя ничуть не волнует, что покажет проверка? – спрашиваю я Калеба.

Он вздергивает бровь.

– А тебя?

Вместо этого я улыбаюсь и говорю:

– Не очень.

Он улыбается в ответ.

– Что ж… приятного дня.

Я иду на историю фракций, покусывая нижнюю губу. Он так и не ответил на мой вопрос.

В коридорах тесно, хотя свет из окон создает иллюзию простора; в нашем возрасте это единственное место, где фракции смешиваются. Сегодня толпа пропитана новой энергией, ажиотажем последнего дня.

Девочка с длинными кудрявыми волосами кричит «Эй!» у меня над ухом, махая подружке вдалеке. Рукав пиджака задевает мою щеку. Затем меня толкает эрудит в голубом свитере. Я теряю равновесие и падаю на пол.

У меня вспыхивают щеки. Я встаю и отряхиваюсь. Несколько человек остановились, когда я упала, но никто не предложил мне помощь. Их взгляды провожают меня до конца коридора. Подобные случаи происходят с членами моей фракции уже несколько месяцев: Эрудиция издает враждебные отчеты об Альтруизме, и это начало влиять на отношения в школе. Серая одежда, простая прическа и скромные манеры моей фракции должны помочь мне забыть о себе, а также помочь всем остальным забыть обо мне. Но сейчас они делают меня мишенью.

Я останавливаюсь у окна в крыле «Е» и жду, когда прибудут лихачи. Я каждое утро так делаю. Ровно в 7.25 лихачи подтверждают свою отвагу, спрыгивая с движущегося поезда.

Отец называет лихачей бузотерами. Они покрыты пирсингом и татуировками и носят черную одежду. Их главная задача – охранять ограду вокруг нашего города. От чего – я не знаю.

Они должны приводить меня в замешательство. Я должна недоумевать, какая связь между смелостью – добродетелью, которую они ценят превыше всего, – и металлическим кольцом в носу. Вместо этого я не могу отвести от них глаз.

Поезд пронзительно гудит, звук эхом отдается у меня в груди. Фонарь, приделанный спереди к паровозу, включается и выключается, когда поезд проносится мимо, визжа на железных рельсах. Остается всего несколько вагонов, и тут куча молодых парней и девчонок в темной одежде высыпается из мчащихся вагонов, кто-то падает и катится, остальные пробегают пару шагов и обретают равновесие. Один из мальчиков, смеясь, обнимает девочку за плечи.

Наблюдать за ними – глупая привычка. Я отворачиваюсь от окна и пробираюсь сквозь толпу в класс истории фракций.

Власть захватывает мать Тобиаса, Эвелин. Внезапно наружу вырывается правда. Выясняется, что город – вовсе не идеально структурированное общество, а «реалити-шоу». Кукловодами являются загадочные люди, которые скрывается за оградой. Начинается третья часть.

Трис и Тобиас вместе с компанией друзей выбираются за пределы родного дома. Они хотят узнать правду и обрести свободу. Но попадают прямиком в… Бюро Генетической Защиты. Их встречают сотрудники Бюро – ведь именно они наблюдают за подопечными с рождения. Новая реальность тоже «кусается». Оказывается, в прошлом разгорелась генетическая Война за Чистоту. В результате мир поделили на «генетически чистых» и «генетически поврежденных» особей. А ученые превратились в одержимых чудовищ и принялись экспериментировать: создавать искусственные поселения и внедрять в них своих агентов. Главная цель подопытных – служить расходным материалом и давать «генетически чистое» потомство.

Трис возмущена до глубины души, Тобиас мечется в поисках самого себя и вляпывается в очередную переделку. А ученые из Бюро опять недовольны. Они намерены устроить «перезагрузку», то есть стереть память всех жителей города. Трис и остальные решают предотвратить катастрофу!.. Кто же победит?

Книга также выходила под названием...

Вероника Рот

«Дивергент»

Моей матери, благодаря которой на свет появилась сцена, когда Беатрис понимает, насколько сильна ее мать, и задается вопросом, как она не замечала этого так долго

Команда перевода

Редактура : Марина Самойлова

Бета-вычитка : Denny Jaeger, Лина Алехнович

Перевод и редактура сделаны специально для группы

http://vkontakte.ru/thedivergenttrilogy

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я сижу на табуретке, а мама стоит рядом и выравнивает мои волосы. Пряди падают на пол тусклым светлым кольцом.

Я украдкой рассматриваю свое отражение, когда она не замечает этого - не из-за тщеславия, а ради банального любопытства. Ведь, многое может произойти с твоей внешностью за три месяца. В отражении можно увидеть узкое лицо, широкие круглые глаза и длинный тонкий нос - я все еще похожа на маленькую девочку, хотя несколько месяцев назад мне исполнилось шестнадцать. Другие фракции празднуют дни рождения, но мы этого не делаем. Это было бы уж слишком.

Ну, вот, - говорит она, закрепляя узел на месте. Ее глаза ловят мой взгляд в зеркале. И вот уже слишком поздно, чтобы отвести глаза, но вместо того, чтобы отчитать меня, она улыбается нашему отражению. Я немного хмурюсь. Почему она не сердиться на меня за то, что я уставилась на себя?

Итак, сегодня тот самый день, - говорит она.

Да, - отвечаю я.

Волнуешься?

Нет, - говорю я. - Тесты не должны изменить наш выбор.

Верно. - Она улыбается. - Вставай, пойдем завтракать.

Спасибо за то, что подстригла меня.

Мы вместе идем на кухню. Этим утром брат готовит завтрак, отец читает газету и его рука скользит по моим волосам, мама напевает, убирая со стола, - все это происходит именно сегодняшним утром, когда я чувствую себя такой виноватой, потому что хочу оставить их.

Мужчина был одет в черный костюм с белым галстуком - стандартная униформа этой фракции. Ее последователи высоко ценят честность и все делят на черное и белое, поэтому одеваются они именно так.

Проезды между зданиями сужаются, и дороги становятся ровнее, когда мы подъезжаем к сердцу города. На горизонте из тумана появляется черный столб - это здание, которое раньше носило имя Сирс Тауэр, сейчас его называют Центр. Автобус переезжает железнодорожные рельсы. Я ни разу не была на поездах, несмотря на то, что они повсюду. Только Бесстрашные разъезжают на них.

Калеб выглядит спокойно, хотя автобус постоянно качает и трясет. Серая одежда выпадает из его рук, так как он пытается удержать равновесие. Я уверена, его глаза постоянно рассматривают кого-то, он наблюдает за людьми вокруг нас - стремится видеть только их, забывая о себе. Искренность гордится своей честностью, а наша фракция - Отречение - ценит самоотверженность.

Сегодня проверяют способности, - говорю я.

Калеб на самом деле старше меня на год, но, тем не менее, он учится со мной в одной параллели.

Брат кивает, и мы проходим через парадные двери. Я напрягаюсь, когда мы заходим. В атмосфере чувствуется голод, каждый шестнадцатилетний пытается съесть столько, сколько он мог проглотить за всю свою жизнь до этого момента. Вероятно, что мы не пройдем этим залом после Церемонии Выбора - после этого новые фракции несут ответственность за окончание нашего образования.

Кажется, ты совсем не беспокоишься насчет того, что они скажут? спрашиваю я Калеба.

Мы останавливаемся в прихожей, где разойдемся по разным путям: мой брат пойдет на урок углубленной математики, а я - на историю фракций.

Он приподнимает бровь и спрашивает:

Вместо этого я улыбаюсь и говорю:

Вообще-то нет.

Он улыбнулся в ответ.

Ладно… тогда хорошего дня.

Я иду к своему кабинету, закусывая нижнюю губу. Он так и не ответил на мой вопрос.

Коридоры очень узкие, хотя свет, проникающий через окна, создает иллюзию пространства; эти проходы - одно из нескольких мест, где фракции смешиваются в нашем возрасте. Сегодня толпа как никогда оживлена в этот последний день помешательства.

Проваливай, Стифф. - Он буквально сметает меня, и продолжает спускаться по коридору.